Турецкая чалма лучше чем папская тиара

О чалме и тиаре

Любая империя обречена. И Византия не была исключением из этого правила. Турки-османы совсем не случайно оказались под стенами Константинополя весной 1453 года. Виной их появлению – сами жители державы Ромеев: от императора до крестьян и городского плебса. Много грехов на их совести. И разве спасет их внешнее следование обрядам, иконопочитание и напускная религиозность? А как быть с нескончаемой чередой убийств, прелюбодеяний, интриг и явных проявлений язычества?

Хотите определить – являлись ли данная империя образцом успешного государственного образования? Пролистайте историю сопредельных с ней стран. Византийские императоры сделали все возможное, чтобы сопредельные с их государством страны разделили участь Восточной Римской империи.

– Придет горддость, придет и посрамление; но со смиренными – мудрость (Притчи, 11:12). Мудрости в Византии не было, а гордости, спеси, надменности было в избытке. Процесс обесчеловечивания населения Империи ромеев был подытожен появлением султана Мехмеда у ее столицы. Что логично и закономерно.

Одним из ярких образчиков душевредной атмосферы Константинополя в преддверии его падения является Великий дука (“великий герцог”), главнокомандующий флотом, а попросту – главадмирал византийского флота, Лука Нотарас. Двуличное создание, пробник интригана и изменника, он вошел в историю следующей фразой: “Лучше турецкая чалма, чем папская тиара”. Дело в том, что в описываемые времена придворные в столице Византии были заняты очень интересным делом: разбившись на группы сторонников и противников унии с католической церковью и абсолютно игнорируя турецкую опасность с Востока, они старались, в пылу догматических споров, урвать, хапнуть свой кусок пирога: чины, должности, деньги.

Нотарас в этом деле преуспел. Несколько слов об этом человеке: потомок торговцев соленой рыбой, перебравшихся за сто лет до описываемых событий в Константинополь из Монемвасии (городок в Пелопоннесе, оттуда родом известный греческий поэт Яннис Рицос). Гены торгашей сыграли свою роль в становлении Великого дуки Луки. Он якшался с венецианцами и генуэзцами. Не случайно, предчувствуя грядущую катастрофу, Лука Нотарас, говоря современным языком, “вложился” в экономику Венецианской республики, совершил некоторые инвестиции, на которые потом жила его дочь, Анна, заблаговременно эвакуированная из Константинополя заботливым папашей. Впоследствии, Анна руководила греческой эмигрантской общиной в Венеции (опять же на папины деньги). Как видите, несмотря на то, что в русскоязычных интернет-изданиях в последнее время стало появляться слишком много статей о том, как бесперспективно и плохо быть олигархом и состоятельным человеком, история являет нам совершенно другие примеры. Впрочем, Анна Нотара известна также тем, что выкупила из турецкого плена Георгоса Франдзиса, придворного дипломата, единственного из четырех хронистов, которые описывали падение Константинополя, принимавшего участие в обороне города. Отнюдь не случайно, что именно Анна выкупила Франдзиса: последнего с Нотарасом связывали старые дружеские связи, впоследствии переросшие в нескрываемый антагонизм и борьбу за разного рода привилегии и почетные титулы.

Как бы то ни было, деньги Нотарас предпочитал хранить в Венеции и Генуе, но вот в вопросах веры являлся противником католичества и предпочитал видеть в Константинополе турок, но не “латинян”. На минуту задумайтесь и проведите параллели с современными Нотарасами на постсоветском пространстве. Деньги они хранят за границей, но самыми ярыми противниками “западной культуры” являются вовсе не косные деревенщины, а именно они – политическо-экономическая элита. А в случае с Нотарасом примечателен тот факт, что последние дни свои Византия жила в нескольких, непересекающихся, плоскостях: были люди, которые предпочли погибнуть с оружием в руках во время обороны столицы. И это не только последний византийский император, а даже многие из итальянцев-наемников. И были те, кто еще до появления османов у стен Константинополя констатировали: лучше турки, чем Запад. Т.е., в представлении этих людей османское иго было вполне оформившимся и приемлемым явлением. Обвинить их в подобном образе мышления трудно: фактически, вся империя давно находилась в руках завоевателей. С другой стороны, как показывает дальнейшая судьба Нотараса, мы имеем дело с типичным представителем мещанского конформизма. В наши дни Нотарас сделал бы блестящую карьеру. И не только на постсоветском пространстве.

Итак, как известно, Константинополь пал 29 мая 1453 года. Турки лишь организовали премьеру исторической трагедии, генеральную репетицию которой весной 1204 года провели крестоносцы. К сожалению, ни Европа, ни сами византийские кесари, никаких уроков после генеральной репетиции не извлекли, а потому не только довели дело до премьеры, но и всячески способствовали тому, чтобы постановка обернулась трагической, кровавой развязкой.

Погибели предшествует гордость, и падению – надменность (Притчи, 16:18).

. Нотарас оборонял один из участков стен Константинополя, не дал помощи другим защитникам города; два сына его, с оружием в руках, погибли во время осады. Но не спешите жалеть главадмирала. Оказывается, это существо успело покопаться в государственной казне, находившейся в его ведении. Но присваивать найденные суммы Нотарас не имел никакого права. И дело не только в том, что Великий дука “покопался” в государственных деньгах, а еще в том, что сам факт изъятия был скрыт самим Лукой от императора (к счастью, не от хронистов и историков). Но когда Нотарас предстал перед очами султана Мехмеда, то ему был чем порадовать своего поработителя – Нотарас предложил султану деньги. А султан предложил Нотарасу пост нового правителя Константинополя.
Но вот уже на следующий день все пошло не так, как планировал Нотарас. Мехмед, судя по всему, стоял на более высокой ступени в системе кровожадных и хитрых политиков, охочих до власти. Он, разумеется, понял, что предавший один раз, предаст и во второй. Нотарас в ответ на упрек султана о том, что Константинополь нужно было сдать без боя, заявил, что город мог сдать только император. Но в силу своего более “деревенского” мировосприятия, достаточно испорченного византийским двором, Лука присовокупил к этим словам следующее: из писем, исходивших от приближенных султана, он, Лука Никитарас, знал, что у султана нет достаточных возможностей для осады и захвата Константинополя. А это уже был намек на великого везиря, Чандарлы Халил-пашу, который действительно был против осады Константинополя, и которого повесили вскоре после падения византийской столицы. Вряд ли такое заявление понравилось султану, находившемуся не в самых лучших отношениях со своим великим визирем. Просто представьте, что в наши дни какой-нибудь глава сельской общины заявляет президенту, что советник последнего не верит в успех предприятия, затеянного главой государства. Тем, кто вращается на периферии государственного управления, подобный поступок кажется верхом дипломатического искусства. Но это вовсе не так, и Нотарас явно плохо разбирался в человеческой психологии вообще, и в психологии восточных народов – в частности. Помимо всего этого, любой победитель полностью присваивает победу одному себе, в помощи ренегатов, даже в их деньгах, он не нуждается. Зачем они ему, если он уже вошел в историю?

Дальше – больше. Вечером, во время празднования победы, султан обратил внимание на четырнадцатилетнего младшего сына Нотараса (двое старших погибли во время обороны столицы). Мехмед затребовал сына Нотараса в свой гарем. (Интересно, а есть ли этот эпизод в сериалах и исторических фильмах о Мехмеде Завоевателе?) Нотарас (надо отдать должное этому аферисту и любителю гешефтов) отказался от подобной сомнительной чести. На свою беду, рядом с Нотарасом находился еще его молодой зять. “На свою беду”, потому что разгневанный султан приказал казнить и Луку Нотараса, и его четырнадцатилетнего сына, и заодно молодого зятя семьи Нотарасов. Надо сказать, турки оказали честь Нотарасу, выполнив его последнее желание: сначала были казнены сын и зять, и только потом – сам Нотарас. Он умер достойно. Применимы к его смерти слова, сказанные через несколько веков роялистами в адрес Филиппа Эгалите: “Жил как собака, а умер, как подобает потомку Генриха Четвертого”. Нужно, конечно, перефразировать: “Жил как трус и предатель, а умер, как подобает последнему главнокомандующему византийским флотом”. Правда, в некоторых источниках речь идет о каком-то списке, согласно которому то ли казнили, то ли отпустили за солидный выкуп, других византийских придворных. И пишут, что этот список у Мехмеда оказался благодаря Луке Нотарасу. Что же, вполне возможно: и позднее находились услужливые люди, которые любили составлять подобные списки и передавать их новым повелителям. Наверное, делалось это не со зла, а в силу законов политической борьбы, которая с идеями и теориями не имеет никакой связи.

В любом случае, человек, который предпочитал чалму тиаре, удостоился увидеть последствия своих предпочтений…

Почему польский кальвинизм, женевские псалмы и оттоманская музыка — вполне естественное сочетание

1664 Али Уфки

Весьма прискорбно, что он был безвременно похищен смертию прежде, нежели смог вернуться в христианскую веру — что он всей душою намеревался сделать, желая честно добывать свой хлеб в Англии среди христиан и разлучиться с неверными

Ученый-ориенталист Томас Хайд об Али Уфки, 1690 год

Родился предположительно в 1610 году во Львове. После десятилетий жизни на Востоке (в Турции, а также, видимо, в Египте) стал едва ли не единственным ученым Османской империи, известным в европейских научных кругах. Его работы исследователя и переводчика посвящены лингвистике, религии (как христианской, так и мусульманской) и музыке. Умер в 1675 году в Стамбуле.

«Лучше турецкая чалма, чем папская тиара!» — упрямо твердили греки, видя, как войска Магомета II основательно располагаются под стенами Царьграда. «Лучше турки, чем папа!» — почти буквально повторяли сто с гаком лет спустя взбунтовавшиеся против Испании голландцы.

Можно подумать, что это они сгоряча — как пословица «Незваный гость хуже татарина» не означает же, что ордынский мурза с саблей прямо так уж и предпочтительнее, чем явившийся без приглашения родственник или сослуживец. Мол, католические державы, напуганные османской агрессией, призывали всех объединиться против общего врага (и в том числе ради этого не отказывать Риму в праве на статус единого центра христианского мира) — а мы не хотим только страха ради турецка быть под Габсбургами.

Но на самом деле «гезы», как видно, относились к этому девизу довольно серьезно, если они даже чеканили медальку с ним, причем для пущей наглядности делали ее в виде полумесяца. И вообще в геополитике XVI-XVII веков отношения протестантизма и ислама — странный, но большой и интересный сюжет.

Обе стороны, изображая трогательную близорукость, заверяли друг друга, что в религиозном-то смысле их разделяет сущая малость. Троица, искупление, предопределение — это все детали. Главное ведь что? Вы не поклоняетесь идолам, мы не поклоняемся идолам. Как тут не дружить против презренных латинян?

Особенно если эта дружба крайне выгодна обеим сторонам. Неизвестно, как сложились бы военные судьбы протестантских князей в Германии, если бы Карлу V не приходилось иметь дело с османскими атаками. Неизвестно, выстояли бы в конечном счете те же Нидерланды против испанского возмездия, если бы Испания не воевала против Порты в Средиземноморье. Присутствие турок в Центральной и Восточной Европе — фактор, который время от времени играл в ходе Тридцатилетней войны роль довольно важную, а отсутствие голландского и английского флота в рядах нескольких антиосманских коалиций привело к тому, что Турции достались и Крит, и Кипр.

Дипломатические контакты, сначала разовые, к середине XVII века уже были основательны и постоянны — в Стамбуле сидели посольства; вековая дружба Блистательной Порты с Францией все-таки давала иногда сбои, а вот послы Швеции, Англии, Нидерландов, выступая единым фронтом, хитро и умело влияли и на внутреннюю политику Османской империи, и на внешнюю.

Портрет Мехмеда IV, 1682 год

В 1660-е все эти посольства часто имели дело с человеком по имени Али (или Али-бей) Уфки — музыкантом, а потом и переводчиком султанского двора. Разумеется, он был полезен и как драгоман, и просто как еще один «свой человек» в придворной среде: при Мехмеде IV управление империей выглядело уже не так безобразно, как 10-20 лет назад, когда на троне сидели то недоросли, то убогие, а визирей назначали гаремные евнухи и янычары, но все же ориентироваться без проводника в ориентальных тонкостях взяточничества и интриганства не всегда было удобно.

Но Али Уфки, кроме того, был приятнейший собеседник — ученый, вежественный, знавший добрую дюжину языков, писавший стихи и музыку и переводивший на турецкий кое-что важное для гяуров. Яна Амоса Коменского, например, или Гуго Гроция — но не только.

А еще он, вообще-то говоря, был поляк. И звали его Войцех Бобовский («Альберт Бобовиус», подписывался он на латыни, имея в виду двойное имя святого Адальберта-Войтеха). Во время очередного набега на Галицию его увели в плен татары, потом на крымском невольничьем рынке его купил какой-то стамбульский вельможа, отправивший Бобовского учиться в султанский «пажеский корпус» — но пришлось обрезаться и принять ислам. А до того Бобовский был протестант, точнее, кальвинист.

Джон Валентайн Хаидт. «Эдуард VI дает разрешение Яну Ласкому на создание конгрегации европейских протестантов в Лондоне в 1550&

Это как-то не вяжется с обычным представлением о Польше как о твердыне католицизма, но еще в начале XVII века в Речи Посполитой протестантизм был очень даже могуществен. Усилиями Яна Лаского, друга североевропейских реформаторов, сбежавшего в Польшу от Марии Тюдор, кальвинизм с энтузиазмом принимали и шляхта, и горожане; кажется, это Лев Сапега жаловался послам Бориса Годунова, что католиков в королевском сенате раз-два и обчелся. Установления государства охраняли веротерпимость — это потом, уже после Потопа, центральная власть возьмется безжалостно насаждать единоверие, а население, мало воодушевленное изуверствами протестантов-шведов, даже не будет очень против.

Али Уфки демонстративно исполнял все обязанности правоверного и даже совершил хадж в Мекку (хотя есть подозрение, что тут дело было скорее в любознательности: как не воспользоваться возможностью увидеть священный город Востока, куда закрыт доступ любому немусульманину). Но те его труды, которые сейчас памятны в первую голову, связаны вовсе не с религией Пророка, а с христианством.

«Фанатизм, или пророк Магомет» Вольтера, издание 1743 года

Он перевел на турецкий Библию — и этим переводом турецкоязычные христиане пользуются до сих пор. Перевел сразу на несколько восточных языков реформатские вероучительные документы. Музыковедам он тоже известен не только как источник всерьез бесценных сведений об османской музыке: в 1665-м Уфки выпустил свою версию «Женевской Псалтири». Церковные гимны, составлявшие основу кальвинистского богослужения, он перевел на турецкий, а сами их напевы изложил в соответствии с оттоманской системой ладов.

Звучит это, надо сказать, поразительно — примерно как если бы персидские ковроделы взялись делать ремейки изделий фламандских гобеленовых мануфактур. Гортанные тюркские строки, за которыми все-таки различимы чеканные стихи Клемана Маро и других поэтов-гугенотов, и строгие хоральные мелодии, приправленные толикой ближневосточных пряностей.

Что именно руководило Бобовским при всем том — не вполне понятно: то ли чудаковатый пыл одиночки, пытавшегося открыть подданным «Великого турка» величие истинного христианства, то ли, наоборот, глобальная политическая повестка дня и желание поддержать своих европейских единоверцев (бывших или даже настоящих: своим многочисленным западным корреспондентам он иногда давал понять, что мусульманин он только по наружности).

Католическая пропаганда, глядя на подобные примеры тесного общения между мусульманским и протестантским мирами, в гневе изобрела для них даже специальный термин — «кальвино-туркизм» (именно с той подоплекой, что реформаты, мол, готовы и потуречиться, только бы не папская тиара). Но сейчас церковно-политические итоги деятельности того же Али Уфки, однако, не очевидны, а очевидно совершенно другое — умение наводить мосты между двумя культурными традициями, которые, казалось, разделяли световые годы. И показать, что супостат — он, конечно, «Иной», но притом объект не только для агрессии (или продувных дипломатических махинаций), но и для любопытства. Сначала несколько пугливого, а потом и дружелюбного.

Достаточно вспомнить для примера, что одним из знакомцев Али Уфки был Антуан Галлан, автор первого французского (и вообще европейского) перевода сказок 1001 ночи — начинания, с которого началась вся «тюркери» XVIII века. Нам часто кажется, что Реформация — это какое-то если не европейское, то во всяком случае западное свершение. Но выходит, что и зачарованность восточной экзотикой, щедро питавшая европейское искусство несколько столетий, тоже в некотором роде плод Реформации.

Глава 2 ВЗЯТИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ, или «ЛУЧШЕ ТУРЕЦКИЙ ТЮРБАН, ЧЕМ ПАПСКАЯ ТИАРА!»

ВЗЯТИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ, или «ЛУЧШЕ ТУРЕЦКИЙ ТЮРБАН, ЧЕМ ПАПСКАЯ ТИАРА!»

Военные действия долгие годы шли в двух направлениях – на Европу и на Азию. Однако османы понимали, что нелегко будет заполучить главное сокровище дерзких воинских помыслов – Константинополь. Историки свидетельствуют: обессиленная потерей богатых провинций и налогов, лишенная возможности набирать солдат для армии из-за утраты Анатолии, Восточная Римская империя превращалась в слабое государство, со всех сторон окруженное могущественными турками. А тут еще бесконечные распри между католиками и православными; даже в самые лихие годины византийское духовенство и православные константинопольские горожане всячески противились компромиссу с католиками, считая это изменой Православию. Даже на краю гибели, понимая, что мусульмане вот-вот захватят город, главным врагом обороняющиеся считали не столько турок, сколько папу.

Баязид I Молниеносный – османский султан, правивший с 1389 по 1402 годы. При Баязиде продолжились турецкие завоевания на Балканском полуострове, территория империи увеличилась более чем в два раза

Когда, как уже упоминалось, султан Мехмед II в 1452 году осуществил хитроумный план и отстроил закрывшую доступ к Константинополю через Босфор крепость Румели Хисар (Rumeli Hisari, Европейская крепость), защитники города приготовились к своей последней битве. Мехмед II располагал не только искусными архитекторами и строителями, но и инженерами, он имел первый в истории артиллерийский арсенал в виде множества пушек и бомбард, – с которым отлично управлялись его преданные и обученные воины. В составе армии Мехмеда были и турки, и рекруты из Европы и Азии, всего около 100 тысяч человек, в то время как население Константинополя составляло тогда чуть больше половины этого числа, но только пять тысяч из них могли и готовы были сражаться с многочисленным врагом.

На помощь мужественным защитникам итальянцы из Генуи прислали три тысячи солдат под командованием Джованни Джустиннани, однако численности армии императора Константина не хватало не то чтобы отразить мощный штурм, но и просто занять позиции по периметру стен города. Пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, Константин обратился за помощью к папе, а тот направил к нему кардинала Исидора в сопровождении… 200 солдат. Но даже эту мизерную помощь горожане истово отвергали. При упоминании кардиналом в соборе Святой Софии имени папы прихожане стали кричать и скандировать: «Лучше турецкий тюрбан, чем папская тиара!».

Мехмед II Завоеватель (Фатих)

В преддверии штурма Константинополь выглядел следующим образом. Город был обнесен тремя рядами стен со рвами между ними, которые были заполнены водой; на стенах находились сторожевые башни; имелись широкие проходы для передвижения войск. Городские стены за время своего существования уже выдержали двадцать осад, но теперь их прочность вызывала сомнения.

Что же предпринимали неприятели? Вход в бухту Золотой Рог был перегорожен громадной цепью, протянутой от берега к берегу, преодолеть которую казалось немыслимым. Инженерам Мехмеда удалось построить деревянный настил, который тянулся от берега Босфора до речки, впадавшей в Золотой Рог. Настил этот затем турки хитроумно смазали маслом, чтобы при помощи быков перетащить около 80 своих кораблей. Они прошли по речке в бухту, и таким образом оказались по другую сторону от перегораживавшей ее цепи, оказавшейся вовсе не препятствием для настырных завоевателей. Так что в одно нерадостное утро 1453 года жители Константинополя проснулись и увидели невероятное: вражеский флот свободно передвигался прямо у стен города.

Несколько дней шли кровавые бои, а 29 мая Мехмед приказал начать решающий штурм города с моря и суши. В стенах были пробиты бреши, многие пали, защищая свой город, и среди поверженных оказался некогда великий император Константин Палеолог, погибший геройской смертью. Турки перебили оставшихся между стенами солдат и ворвались в город…

Вступление Мехмеда II в Константинополь. Художник Жан-Жозеф Бенжамен-Констан

29 мая 1453 года Мехмед II торжественно вошел в храм Святой Софии. Весь город был отдан на трехдневное разграбление. Остатки греческого войска были перерезаны, старики, женщины и дети проданы в рабство.

Турки получили завидную добычу и уничтожили множество памятников искусства. Древнегреческие мраморные статуи ломали, другие просто расплавляли для более удобного дележа. Множество зданий было разрушено и сожжено. И только храмы были не тронуты, так как Мехмед решил обратить их в мечети.

После завоевания Константинополь из греческого города с его особенной культурой превратился в истинно турецкий. Уцелевшие от резни знатные греческие семейства сгруппировались в одном квартале – Фамаре, где нашел себе место и патриарх.

Как отступление хотелось бы вспомнить книгу «последнего мистика немецкой литературы» Карла Мая (1842–1912) «Из Багдада в Стамбул». В этом восточном романе герои попадают в греческий квартал Стамбула, который автор делает «осиным гнездом» преступников. Цитирую: «Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.

– В Ай-Димитри? – переспросил поэтому я. – А получше места вы не могли найти?

– Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!»

Так как до сегодняшнего дня Май остается и в Германии, и в некоторых других странах одним из наиболее читаемых авторов-мистиков, то скажем, что ничего подобного ни с прошлым, ни с нынешним греческого квартала не связано. Добавив, что никакого квартала под указанным Маем названием в Стамбуле не существует, но есть монастырь Ай-Димитри на одном из турецких островков.

Падение Константинополя. Картина неизвестного венецианского художника конца XV – нач. XVI в.

Но вернемся к основному повествованию.

Три дня завоеватели занимались беспощадной резней и грабежами. А затем кровавый пир закончился… В то время, как все вокруг ожидали, что город сровняют с землей, затоптав тем самым его славное прошлое, произошло неожиданное: султан Мехмед II установил власть и порядок, чтобы к изумлению всех и каждого объявить о своем желании сделать Константинополь столицей империи.

Историки спорят, чьи действия нанесли Константинополю больший ущерб: турок или крестоносцев, но большинство склоняется к мнению, что последние принесли больше потерь и негатива. «Не следует думать, что турки во время захвата Константинополя выглядели дикими варварами: прекрасная столица Бурса свидетельствует об их незаурядных способностях в изящных искусствах и архитектуре. Нужно учесть также, что в течение целого столетия османы и византийцы соседствовали, между ними совершался культурный обмен и их объединяли матримониальные интересы, порой стороны оказывали друг другу военную помощь и вступали в союзы», – пишет Р. Льюис в книге «Османская Турция. Быт, религия, культура».

Провозгласив Константинополь столицей империи, Мехмед II восстановил разрушенные крепостные здания и построил, частично используя как строительный материал разрушенные храмы, несколько новых мечетей и дворцов.

Захватив самый лакомый кусок и убив императора Константина, турки переименовали его любимый город в Стамбул. Укрепившись в городских стенах, они гарантировали беженцам защиту имущества и свободу вероисповедания, после чего многие стали возвращаться обратно. Но многие не решились вернуться в разграбленное гнездо, обосновавшись в иных местах. Тогда турки занялись переселением в город людей из Сербии, Греции, Албании – кого как городских жителей, кого-то в качестве рабов или военнопленных. Наибольшее число переселенцев составили анатолийские турки; расселившись в городских районах, они дали им названия от городов и деревень, из которых прибыли сами. Нужно сказать, что и сегодня в Стамбуле можно увидеть совершенно невероятные аутентичные улочки и кварталы, отстроенные в самые давние времена. Нынешние власти не спешат расставаться со старыми районами, прекрасно понимая их ценность как для самих жителей, так и для потомков, хотя в городе существуют целые районы мегастроек и презентабельных бетонно-стеклянных зданий…

Император Константин. Турецкие захватчики переименовали город его имени в Стамбул

Султан Мехмед II был не только отважен и честолюбив, но и весьма мудр. Рационально подходя к конфессиональной проблеме, он разрешить разным религиозным общинам иметь своих собственных духовников. Мехмед поставил популярного у народа греческого священника на место патриарха греческой общины; освободил духовенство от налогов; дал церкви независимость от государственной власти; разрешил выполнять религиозные обряды. Такая толерантность была положительно встречена греческими, еврейскими и другими общинами.

Так султан укреплял свою власть на местах завоеваний. С успехом у стен Константинополя военные амбиции османов не уменьшились. Вскоре к турецким владениям прибавились: Босния и Герцеговина, Албания, Греция, Крым, Румыния… По стопам предшественника пошел и султан Селим I, под его началом были захвачены Сирия и Египет. Не менее славные походы предпринимал его сын – знаменитый султан Сулейман Великолепный, который покорил Белград, Венгрию, часть Месопотамии и Армении, Родос, Йемен, Аден и побережье Северной Африки. Эти события происходили между 1520-м и 1566 годами.

Время правления Сулеймана Великолепного называют «золотым веком» Османской империи. Удивительного мало, ведь и самому султану довелось жить в эпоху великих исторических деятелей, чьи имена остались в учебниках. Среди них – правители-политики Карл I, Франциск I, Генрих VIII, Елизавета I, знаменитые путешественники-первооткрыватели Колумб, Кортес, Дрейк и др.

Шествие султана в Стамбуле. Художник Жан-Батист ван Мур

Нас с вами (во многом благодаря, конечно же, популярному сериалу «Великолепный век») в основном будет интересовать жизнь османских турок именно в этот период. И мы постараемся подойти к этой теме как можно трепетнее. Но прежде чем перейти к персоналиям, нам не помешает пройти и дальше краткий экскурс в историю османов, чтобы еще лучше понять, что же творилось в Константинополе-Стамбуле после воцарения там тех, кто так и остался владеть этим благословенным городом, который словно драгоценный бриллиант венчает собой синюю корону Босфорского залива.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Источники:

http://www.proza.ru/2019/10/29/1026
http://www.kommersant.ru/doc/3293498
http://history.wikireading.ru/191666